— Школярская привычка к несвободе выражается главным образом в том, что школяр постепенно утрачивает присущую дошкольнику потребность в точном и строгом мышлении. Детский вопрос «почему?» указывает не просто на любознательность, но на то, что ребенок напряженно ищет общие — даже предельно общие — основания всего, что его окружает и что с ним происходит. Маленький ребенок — это независимый исследователь, требующий от взрослых создания идеальных условий для мыслительной работы. Чтобы удовлетворить потребность ребенка в строгости и точности, взрослый должен отвечать на «детские вопросы» не так, как школьный учитель отвечает на вопрос ученика, выходящий за рамки текущего урока, — а мы знаем, что обычно в таких случаях учитель отделывается каким-нибудь «неответом», — но так, как если бы он был ученым-экспериментатором, а ребенок — его ассистентом. Ребенок воспринимает мир не как школу, но как лабораторию[1] — в лаборатории, в отличие от школы, ищут истину, часто жертвуя формальной «успешностью» эксперимента. Школьный урок считается успешным, если он состоялся — это значит, что учителю удалось оказать на учеников какое-то воздействие и что в ходе урока возникло нечто вроде энергетического резонанса — весь класс удалось приподнять на общей позитивной эмоциональной волне и удержать на ней до конца урока.
— Школа, если она нас чему-то и учит, то лишь тому, что все то, что претендует быть «взрослым», «настоящим», «нешкольным», — все это является не более чем высшим классом школы, который и называется «жизнью», — то есть тому, что «жизнь» — это тоже школа, только умело притворяющаяся «не-школой».
статья, прекрасная чуть более чем полностью